Новый роман В. Пелевина S.N.U.F.F.

*Виктор Пелевин написал новый роман-утопию ««S.N.U.F.F.». *

В продажу книга поступит уже 8 декабря. Из аннотации следует что это роман-утопия «о глубочайших тайнах женского сердца и высших секретах летного мастерства. «В чем суть медиабизнеса? Когда к людям приходит горе, постарайтесь хорошенько его продать в виде новостей – и будет вам счастье». Книгу выпускает издательство « Эксмо». Название романа отсылает читателя к одноименному роману Чака Паланика .Слово «снафф» - термин обозначающий кино или видеозапись настоящего убийства.



Кто прочитает, дайте свои оценки.
В магазе-450 руб
Электронная версия 150руб

---------- Сообщение добавлено в 11:16 ---------- Предыдущее сообщение размещено в 11:01 ----------

Первый отрывок из книги.

Бывают занятия, спасительные в минуту душевной невзгоды. Растерянный ум понимает, что и в какой по-следовательности делать — и обретает на время покой. Таковы, к примеру, раскладывание пасьянса, стрижка бороды с усами и тибетское медитативное вышивание. Сюда же я отношу и почти забытое ныне искусство со-чинения книг. Я чувствую себя очень странно. Если бы мне сказали, что я, словно последний со-мелье, буду сидеть перед маниту и нанизывать друг на друга отесанные на доводчике кубики слов, я бы плю-нул такому человеку в лицо. В фигуральном, конечно, смысле. Я все-таки не стал еще орком, хотя и знаю это племя лучше, чем хотел бы. Но я написал этот неболь-шой мемуар вовсе не для людей. Я сделал это для Ма-ниту, перед которым скоро предстану — если, конечно, он захочет меня видеть (он может оказаться слишком занят, ибо вместе со мной на эту встречу отправится це-лая уйма народу). Священники говорят, что любое обращение к Син-гулярному должно подробно излагать все обстоятель-ства дела. Злые языки уверяют — причина в накрутках за декламацию: чем длинее воззвание, тем дороже стоит зачитать его в храме. Но раз уж мне выпало рассказы-вать эту историю перед лицом вечности, я буду делать это подробно, объясняя даже то, что вы можете знать и так. Ибо от привычного нам мира вскоре может не остаться ничего, кроме этих набросков. Когда я начинал эти заметки, я еще не знал, чем завершится вся история — и события большей частью описаны так, как я переживал и понимал их в момент, когда они происходили. Поэтому в своем рассказе я ча-сто сбиваюсь на настоящее время. Можно было бы ис-править все это при редактировании, но мне кажется, что так мой отчет выглядит аутентичнее — словно моя история волею судеб оказалась отснята на храмовый целлулоид. Пусть уж все останется так, как есть. Действующими лицами этой повести будут юный орк Грым и его подруга Хлоя. Обстоятельства сло-жились так, что я долгое время наблюдал за ними с воздуха, и практически все их приведенные диалоги были записаны через дистанционные микрофоны мо-ей «Хеннелоры». Поэтому у меня есть возможность рассказать эту историю так, как ее видел Грым — что делает мою задачу намного интереснее, но никак не вредит достоверности моего повествования. Моя попытка увидеть мир глазами юного орка может показаться кое-кому неубедительной — особенно в той части, где я описываю его чувства и мысли. Согласен, стремление цивилизованного человека погрузиться в смутные состояния оркской души выглядит подозри-тельно и фальшиво. Однако я не пытаюсь нарисовать внутренний портрет орка в его тотальности. Древний поэт сказал, что любое повествование по-добно ткани, растянутой на лезвиях точных прозрений. И если мои прозрения в оркскую душу точны — а они точны, — то в этом не моя заслуга. И даже не заслуга на-ших сомелье, век за веком создававших так называемую «оркскую культуру», чтобы сделать ее духовный гори-зонт абсолютно прозрачным для надлежащего надзора и контроля. Все проще. Дело в том, что я проделал значительную часть работы над этими записками, когда Грым волею судьбы оказался моим соседом и я мог задать ему лю-бой интересный мне вопрос. И если я пишу «Грым по-думал…» или «Грым решил…», это не мои домыслы, а чуть отредактированная расшифровка его собственного рассказа. Конечно, трудная задача — попытаться увидеть зна-комый нам с младенчества мир оркскими глазами и показать, как юный дикарь, не имеющий никакого по-нятия об истории и устройстве вселенной, постепенно врастает в цивилизацию, свыкаясь с ее «чудесами» и культурой (с удовольствием поставил бы и второе слово в кавычки). Но еще сложнее попытаться увидеть чужи-ми глазами самого себя — а мне придется быть героем этого мемуара дважды, и как рассказчику, и как дей-ствующему лицу. Но центральное место в этом скорбном повествова-нии о любви и мести принадлежит не мне и не оркам, а той, чье имя я все еще не могу вспоминать без слез. Может быть, через десяток-другой страниц я наберусь достаточно сил. *** Несколько слов о себе. Меня зовут Демьян-Ландульф Дамилола Карпов. У меня нет лишних маниту на ге-неалогию имени, и я знаю только, что часть этих слов близка к церковноанглийскому, часть к верхнерусско-му, а часть уходит корнями в забытые древние языки, на которых в современной Сибири уже давно никто не говорит. Мои друзья называют меня просто Дамилола. Если говорить о моей культурной и религиозно-политической самоидентификации (это, конечно, вещь очень условная — но должны же вы понимать, чей голос доносится до вас сквозь века), я пост-антихристианский мирянин-экзистенциалист, либеративный консервал, влюбленный слуга Маниту и просто свободный неан-гажированный человек, привыкший обо всем на свете думать своей собственной головой. Если говорить о моей работе, то я — создатель ре-альности. Я отнюдь не сумасшедший, вообразивший себя бо-жеством, равным Маниту. Я, наоборот, трезво оцени-ваю ту работу, за которую мне так мало платят. Любая реальность является суммой информаци-онных технологий. Это в равной степени относится к звезде, угаданной мозгом в импульсах глазного нерва, и к оркской революции, о которой сообщает програм-ма новостей. Действие вирусов, поселившихся вдоль нервного тракта, тоже относится к информационным технологиям. Так вот, я — это одновременно глаз, нерв и вирус. А еще средство доставки глаза к цели и (пере-хожу на нежный шепот) две скорострельных пушки по бокам. Официально моя работа называется «оператор live news». Церковноанглийское «live» здесь честнее было бы заменить на «dead» — если называть вещи своими именами. Что делать, всякая эпоха придумывает свои эвфе-мизмы. В древности комнату счастья называли нужни-ком, потом уборной, потом сортиром, туалетом, ванной и еще как-то — и каждое из этих слов постепенно про-питывалось запахами отхожего места и требовало заме-ны. Вот так же и с принудительным лишением жизни — как его ни окрести, суть происходящего требует частой ротации бирок и ярлыков. Я благодарно пользуюсь словами «оператор» и «ви-деохудожник», но в глубине души, конечно, хорошо понимаю, чем именно я занят. Все мы в глубине души хорошо это понимаем — ибо именно там, в предвечной тьме, где зарождается свет нашего разума, живет Мани-ту, а он видит суть сквозь лохмотья любых слов. У моей профессии есть два неотделимых друг от дру-га аспекта. Я видеохудожник. Моя персональная виртостудия называется «DK v-arts & all» — все серьезные профес-сионалы знают ее маленький неброский логотип, вид-ный в правом нижнему углу кадра при сильном увели-чении. И еще я боевой летчик CINEWS INC — корпорации, которая снимает новости и снафы. Это совершенно независимая от государства структура, что трудновато бывает понять оркам. Орки подозревают, что мы им врем. Им кажется, что любое общество может быть устроено только по той схеме, как у них, только циничнее и подлее. Ну на то они и орки. Государство у нас — это просто контора, которая конопатит щели за счет налогоплательщика. В пре-зиратора не плюет только ленивый, и с каждым годом все труднее находить желающих избраться на эту долж-ность — сегодня государственных функционеров при-ходится даже прятать. А за горло всех держит Резерв Маниту, ребята из ко-торого не очень любят, чтобы про них долго говорили, и придумали даже специальный закон о hate speech 1. Под него попадает, если разобраться, практически любое их упоминание. Поэтому CINEWS кладет на государство, но вряд ли станет бодаться с Резервом. Или с Домом Маниту, который по закону не подконтролен никому, кроме истины (так что не стоит особо интенсивно за-ниматься ее поиском — могут не так понять). Художник я неплохой, но таких немало. А вот летчик я самый лучший, и в компании это знают все. Именно мне всегда доверяли самые слож-ные и деликатные задания. И я ни разу не подводил ни CINEWS INC, ни Дом Маниту. В жизни я по-настоящему люблю только две вещи — мою камеру и мою суру.

В этот раз я расскажу о камере. Моя камера — «Hennelore-25» с полным оптическим камуфляжем, находящаяся в моей личной собственно-сти, что позволяет мне заключать контракты на гораздо более выгодных условиях, чем это могут делать безло-шадные господа. Я где-то читал, что «Хеннелора» — это позывной античного аса Йошки Руделя из партии «Зеленых СС», удостоенного Красного Креста с Коронками и Коно-пляными Листьями за подвиги на африканском фрон-те. Но я могу и ошибаться, потому что исторический аспект меня интересует крайне мало. Лично мне такое название напоминает имя ласковой и умной морской свинки. По внешнему виду это рыбообразный снаряд с опти-кой на носу и несколькими рулями-стабилизаторами, торчащими в разных плоскостях. Некоторые находят в «Хеннелоре» сходство с обтекаемыми гоночными мото-циклами древних эпох. Из-за камуфляжных маниту, по-крывающих ее поверхность, она имеет матово-черный цвет. Если поставить ее вертикально, я буду ниже на две головы. «Хеннелора» способна перемещаться в воздухе с невероятным проворством. Она может подолгу кружить вокруг цели, выбирая лучший угол атаки или съемки. Она делает это тихо, так что услышать ее можно только когда она подлетит вплотную. А увидеть ее при вклю-ченном камуфляже практически нельзя. Ее микрофоны могут различить и записать разговор за закрытой дверью, гипероптика позволяет видеть сквозь стену силуэ-ты людей. Она идеальна для слежки, атаки на бреющем полете — ну и, конечно, для съемок. «Хеннелора» — не самое новое, что есть на рынке. Многие считают что «Sky Pravda» превосходит ее по большинству параметров, особенно в области инфра-красной порносъемки. У «Правды» гораздо лучше опти-ческий камуфляж — система «split time» на кремниевых волноводах. Ее вообще невозможно засечь. А моя «Хен-нелора» использует традиционные метаматериалы, и мне не стоит подлетать к живой мишени слишком уж близко. И то — лучше со стороны солнца. Но моя «Хеннелора», во-первых, гораздо лучше вооружена. Во-вторых, тюнинг делает бессмысленным любое сравнение с серийными моделями. В-третьих, я сжился с ней, как с собственным телом, и пересесть на новую камеру мне было бы очень трудно. Когда я говорю «боевой летчик», это не значит, что я летаю в небе сам, всем своим толстым брюхом, как наши волосатые предки в своих керосиновых гондо-лах. Как и все продвинутые профессионалы нашего века, я работаю на дому. Я сижу рядом с контрольным маниту, согнув но-ги в коленях и упершись грудью и животом в россыпь мягких подушек — в похожей позе ездят на скоростных мотоциклах. Подо мной самое настоящее оркское кня-жеское седло древних времен, купленное за огромные деньги у антиквара. Оно черное от времени, с еле раз-личимой драгоценной вышивкой, и довольно жесткое, что при сидячей и полулежачей работе хорошо для про-филактики простатита и геморроя. На моем носу легкие очки со стереоскопическими маниту, в которых я вижу окружающее «Хеннелору» пространство так же, как если бы я вертел приделан-ной к камере головой. Над контрольным маниту висит гравюра старинного художника «Четыре всадника Апо-калипсиса». Одного по моей просьбе убрал знакомый сомелье, чтобы мое рабочее место стало как бы продол-жением метафоры. Это иногда вдохновляет. Пилотаж — сложное искусство, похожее на верхо-вую езду; в моих руках изогнутые рукоятки, а под ступ-нями — оркские серебряные стремена, купленные вме-сте с седлом и подключенные к контрольному маниту. Сложными, почти танцевальными движениями ног я управляю «Хеннелорой». Кнопки на рукоятках отвеча-ют за боевые и съемочные системы камеры; их очень много, но мои пальцы помнят их наизусть. Когда моя камера летит, мне кажется, что лечу я сам, корректируя свое положение в пространстве легчайшими движения-ми ног и рук. Но я не чувствую перегрузок. Когда они становятся опасными для систем камеры, реальность в моих очках краснеет, вот и все. Интересно, что менее опытный летчик рискует раз-бить камеру гораздо меньше, поскольку работает встро-енная «защита от дурака». Но мне приходится отклю-чать эту систему ради некоторых особо изощренных маневров — и еще ради способности снижаться почти до самой земли. Если разобьется камера, сам я останусь жив. Но это будет стоить мне столько маниту, что лучше бы мне, право, умереть. Поэтому я действительно лечу сам, и эта иллюзия является для меня самой настоящей реальностью. Я уже говорил, что выполняю самые сложные и де-ликатные задания корпорации. Например, начать оче-редную войну с орками. О них, конечно, надо рассказать в самом начале, а то будет непонятно, откуда взялось это слово. Почему их так называют? Дело не в том, что мы от-носимся к ним с презрением и считаем их расово непол-ноценными — таких предрассудков в нашем обществе нет. Они такие же люди, как мы. Во всяком случае, фи-зически. Совпадение с древним словом «орк» здесь чи-сто случайное — хотя, замечу вполголоса, случайностей не бывает. Дело здесь в их официальном языке, который назы-вается «верхне-среднесибирским». Есть такая наука — «лингвистическая археология», я ею немного интересовался, когда изучал оркские по-словицы и поговорки. В результате до сих пор помню уйму всяких любопытных фактов. До распада Америки и Китая никакого верхне-среднесибирского языка вообще не существовало в природе. Его изобрели в разведке наркогосударства Ацтлан — когда стало ясно, что китайские эко-царства, сражающиеся друг с другом за Великой Стеной, не ста-нут вмешиваться в происходящее, если ацтланские на-гвали решат закусить Сибирской Республикой. Ацтлан пошел традиционным путем — решил развалить Сибирь на несколько бантустанов, заставив каждый говорить на собственном наречии. Это были времена всеобщего упадка и деградации, поэтому верхне-среднесибирский придумывали обку-ренные халтурщики-мигранты с берегов Черного моря, зарплату которым, как было принято в Ацтлане, выдава-ли веществами. Они исповедовали культ Второго Маши-аха и в память о нем сочинили верхне-среднесибирский на базе украинского с идишизмами, — но зачем-то (воз-можно, под действием веществ) пристегнули к нему очень сложную грамматику, блуждающий твердый знак и семь прошедших времен. А когда придумывали фоне-тическую систему, добавили «уканье» — видимо, ниче-го другого в голову не пришло. Вот так они и укают уже лет триста, если не все пять-сот. Уже давно нет ни Ацтлана, ни Сибирской республи-ки — а язык остался. Говорят в быту по-верхнерусски, а государственный язык всего делопроизводства — верхне-среднесибирский. За этим строго следит их соб-ственный Департамент Культурной Экспансии, да и мы посматриваем. Но следить на самом деле не надо, пото-му что вся оркская бюрократия с этого языка кормится и горло за него перегрызет. Оркский бюрократ сперва десять лет этот язык учит, зато потом он владыка мира. Любую бумагу надо снача-ла перевести на верхне-среднесибирский, затем запри-ходовать, получить верхне-среднесибирскую резолю-цию от руководства — и только тогда перевести обратно просителям. И если в бумаге хоть одна ошибка, ее могут объявить недействительной. Все оркские столоначаль-ства и переводные столы — а их там больше, чем свинар-ников, — с этого живут и жиреют. В разговорную речь верхне-среднесибирский поч-ти не проник. Единственное исключение — название их страны. Они называют ее Уркаинским Уркагана-том, или Уркаиной, а себя — урками (кажется, это им в спешке переделали из «укров», хоть есть и другие фи-лологические гипотезы). В бытовой речи слово «урк» непопулярно — оно относится к высокому пафосному стилю и считается старомодно-казенным. Но именно от него и произошло церковноанглийское «Orkland» и «orks». Урки, особенно городские, которые каждой клеткой впитывают нашу культуру и во всем ориентируются на нас, уже много веков называют себя на церковноан-глийский манер орками, как бы преувеличенно «окая». Для них это способ выразить протест против авторитар-ной деспотии и подчеркнуть свой цивилизационный выбор. Нашу киноиндустрию такое вполне устраивает. Поэтому слово «орк» почти полностью вытеснило тер-мин «урк», и даже наши новостные каналы начинают называть их «урками» лишь тогда, когда сгущаются ту-чи истории, и мне дают команду на взлет. Когда я говорю — «команду на взлет», это не зна-чит, конечно, что мне доверяют первую боевую атаку. С этим справится любой новичок. Мне доверяют съем-ку на храмовый целлулоид для предвоенных новостей. Любой человек в информационном бизнесе понимает, какая это важная работа. На самом деле над каждой войной работает огром-ное число людей, но их усилия не видны посторонне-му взгляду. Войны обычно начинаются, когда оркские власти слишком жестоко (а иначе они не умеют) давят очередной революционный протест. А очередной рево-люционный протест случается, так уж выходит, когда пора снимать новую порцию снафов. Примерно раз в год. Иногда чуть реже. Многие не понимают, каким об-разом оркские бунты начинаются точно в нужное вре-мя. Я и сам, конечно, за этим не слежу — но механика мне ясна.